Мария Семенова: «В сочинительстве я – Сальери»
Мария Семенова – создатель одного из самых живучих вымышленных
миров, «Мира Волкодава», родоначальник целого жанра «славянской
фэнтези». Авторы романов, действие которых происходит в
ее мире, трогательно советуются с родительницей, чтобы не
выйти за пределы достоверности. Поклонники устраивают ролевые
игры не менее масштабные, чем по Толкину, а сама Мария Семенова,
завершившая недавно восьмилетнюю эпопею, до сих пор недоумевает,
почему на встречи с ней приходит столько людей.
– Такое ощущение,
что вы до сих пор удивляетесь, что читатели обступают вас
со всех сторон, задают вам глобального значения вопросы,
а книги ваши сметаются с прилавков моментально... Не пора
ли привыкнуть – времени-то с момента выхода первого «Волкодава»
прошло преизрядно?
– Разве? Ну да, прошло восемь лет какой-то плюс-минус популярности – но перед этим-то куда больше лет меня самые близкие люди не больно-то всерьез с этими писательскими занятиями принимали. Так что легкое недоумение до сих пор: может быть, те граждане, которые меня слишком всерьез воспринимают, просто что-нибудь не так поняли?
– Как же не так, если под вашей фамилией продается все что угодно, вплоть до детективов?
– Такого развития событий не очень хотелось бы, если серьезно. Что-то похожее уже было с «Агентством “Эгида”», к которому я писала только синопсис. Люди покупают книгу, а потом – ой, что-то тут не то. И, как правило, догадываются, что это уже какие-то коммерческие дела.
– Самая успешная ваша эпопея – «Мир Волкодава», которая, конечно, называется иначе. Но если без кавычек – что это за мир? Обычно писатели как-то проговариваются, о чем идет речь – о другой планете, параллельном варианте Земли или о далеком прошлом... У вас это совсем непонятно...
– Это, конечно, некая другая планета, хотя и подозрительно похожая на нашу Землю. Я ее снабдила некоторыми другими животными, да и с климатическими условиями обошлась так, как мне этого хотелось. Но вообще-то не слишком вдавалась в размышления, в каком созвездии эту планету расположить. Единственная проговорка о том, что это достижимое место – один из героев, Тилорн – наш будущий соотечественник, который прилетел на космическом корабле и потерпел аварию. Тут уж мне просто очень хотелось ввести в книгу человека с более-менее близким нам мировоззрением, чтобы его глазами еще раз посмотреть на остальных. У меня не случайно в самом начале возникает треугольник в лице Волкодава, Эвриха и Тилорна. Эврих – это такой тамошний эквивалент нашего древнего грека, у которых есть наука, библиотеки, состязания философов...
– Такой абсолютный духовный аристократ?
– Да. И тут появляется Волкодав, который для этого аристократа – варвар, куча мускулов безо всякой культуры. И он только совсем нескоро начинает понимать, что не «без культуры», а «другой культуры». А у Тилорна есть мудрость, которая позволяет ему с пониманием и благожелательно посмотреть на другие культуры, не зацикливаясь на собственных достижениях. И он понимает, что века учености есть и за Эврихом, и за Волкодавом, только у последнего они выражены языком мифа.
– Волкодав первых частей – довольно простой парень, носитель чести и силы. А потом он как-то неправдоподобно умнеет...
– А что тут такого? Мальчишкой-сиротой угодил на каторгу, юношей оттуда вышел и после этого несколько лет имел одну цель: страшно отомстить за гибель рода. А тут, оказывается, еще и другая жизнь вокруг происходит, есть еще что-то, ради чего нужно продолжать жить. Не биологически существовать, а быть кому-то нужным и знать, что кто-то нужен ему... Собственно, об этом и первая книга: что окружающий мир велик и прекрасен и что в нем можно много всего узнать. Он к концу первой книги только букварь до конца дочитал. Во второй книге уже начинает впитывать знания – хотя это только смутный интерес к географии, к мироустройству, а зачем ему это – еще не очень понимает. А к началу третьей он уже три года просидел в храмовой библиотеке, мало того, еще и других на этот путь наставляет.
– В четвертой книге он уже вполне в состоянии прочитать лекцию со стихотворными фрагментами, критиковать чужие книги да еще и подумывать о том, чтобы написать свою. Сколько ему лет?
– Порядка тридцати.
– К тридцати годам он становится каким-то совершенно мудрым существом. Не очень правдоподобно...
– А что? Очень битый жизнью и очень талантливый человек. Куда менее реально то, что он выскочил с каторги и за четыре года под руководством наставницы стал таким бойцом, которым оказывается в первой книге. Это – как раз практически нереально, здесь куда больший талант нужен, чем для духовного роста.
– В вашем мире есть понятного происхождения анималистические религии, родовые верования... Но религия, которая очень похожа на христианство – яростная и агрессивная поначалу и спокойная, с мироточащими иконами ближе к концу повествования, – нетрадиционна. Хотя бы тем, что богов в ней двое, и это не единство в двух лицах, а боги-близнецы. Откуда эта идея?
– Мне хотелось хоть какого-то разнообразия, а не педалируемой всюду идеи единобожия и его превосходства над политеистическими религиями. А христианство... Да, некоторым кажется, что она похожа на христианство.
– Это все-таки единственная гуманистическая религия этого – вашего – мира...
– Возможно. Мне как раз хотелось показать большое различие между гуманистической идеей любой религии – будь то христианство, мусульманство или коммунизм – и реальной практикой. Мне когда-то, довольно давно, попалась серия книг про разные религии, я их сгребла и стала читать. Прочитала книжку про иудаизм и подумала: Боже, какое несчастье, что я не еврейка, – хоть беги и записывайся. Следом прочитала книжку про мусульманство – все, хоть в ближайшую мечеть беги. То же самое произошло с книгой про христианство. Но ведь неудачная практическая реализация христианства порождала инквизицию и Крестовые походы, мусульманства – терроризм, да и иудеи в библейские времена проделывали такие вещи... С Близнецами происходит то же самое. Это еще очень молодая религия, служителям которой свойственно вот это «до основанья, а затем». Всех искоренить, потом построить храм, проложить к нему дорогу – и уж тогда все будет хорошо. Поэтому у меня есть разные представители этой религии – и абсолютно нетерпимый, который успел попортить крови многим, и такие, которые держат больницу для нищих, не спрашивая, кто какой веры.
– Такое ощущение, что в последней книге вы только тем и занимаетесь, что расставляете жирные точки: «Я досказала эту историю»... Не без некоторых даже натяжек.
– Не без того. Но я решила, что читатели мне это простят, особенно если учесть, что Волкодав осознает, что его боги то лаской то таской затягивают спасать мир. Поэтому то количество совпадений и неожиданных встреч, которые с ним случаются, как-то даже и оправдано.
– В результате получается, что этому миру развиваться некуда, все задачи мира выполнены и все уже описано?
– Почему? У меня в ближайших планах – написать роман, действие которого будет происходить в том же мире, только главный персонаж – совсем другой. И у мира задач будет еще выше крыши. А историю про Волкодава я рассказывать не устала – если вы на это намекаете. У меня еще с первой книги было предусмотрено, что он должен возродить свой род. Он же совершает то, что совершил когда-то его предок: женщину осадили волки, пришел огромный пес, спас ее, а потом обратился мужчиной. Здесь происходит то же самое, то есть от богов герою за святую жизнь дается возможность восстановить свой род.
Все у них получится: я даже специально подумала о генетическом разнообразии. Собирается целая бригада поселенцев из разных родов, и географический уголок для них предусмотрен – так что дел у них полно. Собственно, последнюю книгу я чуть не назвала «След на земле», потому что Волкодав здорово наследил по жизням, по судьбам, по истории... Как, в общем, и все мои герои.
– От ваших книг остается ощущение некоторой достоверности, чуть ли не исторической. Как это достигается? Что вообще такое достоверность в таком жанре, как фэнтези?
– Мифологический менталитет. Понимаете, когда читаешь какую-нибудь импортную фэнтези, там все эти эльфы, гоблины и рыцари – простые ребята, сдернутые с современной американской улицы. Просто на них зачем-то надели шлемы, латы и неведомо куда отправили. Они думают, чувствуют и осознают этот мир, как нынешние жители цивилизованной страны, а не как люди, у которых за каждым углом должны жить боги и демоны.
Есть такое понятие – «сакральная география». Для человека окружающий пейзаж был готовым учебником священной истории своего народа – всюду что-то происходило, именно под этим дубом сидел 50 поколений назад родоначальник, у этого камня соплеменник встречался с Богом, и так далее. И у меня Волкодав – не браток из Москвы или Питера, а человек, выросший на тогдашней почве. И сегваны, например, – вполне определенные северные народы, обычаи которых преломляются и проецируются на этот мир, а не какие-нибудь «мореходы вообще».
– Кстати, о сегванах. У вас довольно много таких слов, которые или не существуют в русском языке, или просто непривычны. Откуда они?
– Их не так и много, кстати. К примеру, «кунс» и «кнес» – это вариации на тему индоевропейского «князь», «кинг», «кунг» и так далее, которые все растут из одного корня. А всякие удивительные архаичные слова, которые комментируются в сносках, – это Даль и еще кое-какие специальные словари. «Кан-киро», название боевого искусства, – придуманное слово. Крутила буквы, крутила – вот и получилось. Я в сочинительстве вообще типичный Сальери. В том смысле, что не очень-то доверяю какому-то «Ах, вдохновение». «Ах» – это прекрасно, но я еще должна проверить, что это за «ах» приключился и что из него в итоге вырастет. По счастью, я в состоянии посмотреть на свой текст отстраненным глазом, без пиетета.Могу решить, что не так, что надо поправить. Хотя еще лучше – заранее подумать и сразу правильно написать.
Беседовал
Владимир Ермилов
![]() |
|
![]() |